И снится мне другая
Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От робости к надежде…

Арсений Тарковский «Эвридика»

Школа, где Майка не самым прилежным образом училась, располагалась поблизости от дипломатического корпуса, а это значит ей доводилось не раз видеть своих ровесников из разных стран. К пятому классу Майка успела посидеть за одной партой с застенчивым Тапой из Индии, молчаливой венгеркой Эстер, но больше всех на неё произвёл впечатление неусидчивый юркий Милош из Югославии.

В географии она кое-что понимала, поэтому первый вопрос к Милошу как только тот оказался за соседней партой: «Ты в Афинах был, видел Акрополь?». Милош пожал плечами: «Вроде, но не уверен, у папы вечером спрошу». «Слушай, может у тебя есть что-то оттуда, камешек, открытка, принеси завтра, можно поменяться». На другой день Милош важно достал из портфеля тоненький журнал с блёклыми фотографиями Парфенона. После непродолжительного спора Милошу взамен достался щекастый олимпийский мишка и винтовой значок с лыжником.

Во всех советских школах в пятом классе проходили историю древнего мира. Майка с волнением ждала, когда начнётся раздел Древней Греции, но ожидания настолько не оправдались, что однажды пришлось даже прервать урок. Она категорически возражала, что мифом о ежегодном возвращении Персефоны из царства Аида, древние греки объясняли смену времён года. Майка, будем честны, не самая симпатичная девочка в классе, с небрежно заплетёнными косами, с последней парты так яростно начала тянуть руку, что на неё обернулся весь класс, неприятный момент, но что поделать.

«Елена Игоревна, можно?». «Смотря что, осталось семь минут до конца урока, я еще не продиктовала вам домашнее задание», — Елена Игоревна протирает салфеткой очки, прямая серая юбка, бежевая блузка с бантом, коралловая помада, взбитая и чуть съехавшая набок высокая причёска.

«Елена Игоревна, Аид, унося в своё подземное царство Персефону, желал осветить свою тёмную жизнь её светом. С появлением Персефоны в его царстве у всех появилась надежда, что когда-нибудь они смогут выйти оттуда. Аид даже Орфею сказал, когда тот пришёл за своей Эвридикой, попробуй, я тебе не помешаю. Именно из-за появления Персефоны он так Орфею сказал, понимаете? В своих мистериях орфики это раскрывали».

В классе почему-то стало угнетающе тихо, даже привычный скрип стульев замер и перестала шуршать лампа дневного света. «Ты откуда всего этого нахваталась, что за муть?!» — Елена Игоревна, возмущенно схватила серебристую шариковую ручку даже забыв поправить очки и прическу. «Немедленно положи мне на стол свой дневник, я ставлю вопрос о вызове родителей на педсовет с целью выяснить какую литературу читает вне школьной программы пионерка, ученица образцово-показательной школы».

Майка поднималась по массивным сырым ступеням московского музея им. Пушкина, проходила между строго-пепельных громадных колонн, с трудом отодвигала толстенную дверь и покупала невзрачный билетик туда, где больше нет её мятой коричневой школьной формы, нет плакатов с красными гвоздиками, мелькания станций метро, школы с запахом начала ноября, трёх друзей-тополей во дворе. И даже пропал на время «филиал греческого дворика» в квартире типового блочного дома без портиков и балюстрад, между маминой кроватью, окном и шкафом, где главным сокровищем была клеёнчатая тетрадь куда записывались специальные заклинания. Эол – бог ветров. Урея – нимфа, в которую влюбился Аполлон, бабочка– символ Психеи, Эгла – нимфа-гелиада, которая вместе с сёстрами превратилась в деревья, плачущие янтарными слезами. Майка знает точно, окажись она в древних Афинах, она бы вспомнила путь в родной дом, где распахнётся дверь и зазвучит долгожданная песня встречи.

Признаться, судьба Персефоны никого в её классе всерьёз не заинтересовала, и пока Майка ожидала письменный вердикт Елены Игоревны в своём дневнике, одноклассники развлекались пулянием друг в друга шариками из бумаги. В такие бесцветные дни Майка с особой силой мечтала о «греческом дворике». Это было одно из тех мест, куда она мысленно возвращалась при любом внешнем неблагополучии. Там проступала реальность того, другого мира, о котором нельзя рассказать и невозможно умолчать.

В зале, который в музейном путеводителе значился как «греческий дворик», высоком, заполненным спокойным алебастровым светом, Майка застывала на неопределенное время, если вообще подходяще рассуждать о времени, когда оно исчезает, растворяется в храмовом свете, проникающим сверху.

Украшенный меандрами обруч сдерживал волнистые короткие волосы с простой прической на прямой пробор. Золотом аккуратно подчеркнуты губы. Афина Лемния смотрит на Майку взглядом новорождённого, властной богини, мудреца, кроткой девушки, дерзкого воина, и как бы в сторону, и насквозь, и внутрь, и всё вместе. Глаза создают ощущение ино-мирного присутствия, божественного и человеческого плотного и тонкого, проявленного и нет.

Смотреть в них можно долго, можно всегда. Они извлекают из потаённых уголков неведомые мелодии, открывая тайный вход к оливковым рощам, гулу торговой площади, виноградным закатам, молчанию ночного Акрополя, утренним крикам петухов, чаек и торговцев. В мире теней это была спасительная Персефона, надежда, что можно найти выход даже из царства Аида.

Ну или хотя бы сделать попытку.

P.S. Долгое время считалось, что античная скульптура была монохромной, но в начале XXI века немецкий археолог Бринкманн просвечивая античные статуи с помощью инфракрасного и ультрафиолетового спектра излучений открыл, что они несут на себе следы натуральных цветных пигментов. Таким образом древнегреческие статуи, фризы, барельефы, как выяснилось, были расписаны. Хотя ничего удивительного, можно вспомнить искусство Древнего Египта, где в отличие от Греции роспись сохранилась гораздо лучше. Открытие Бринкманна вдохновило нескольких исследователей попытаться воссоздать греческую роспись на гипсовых копиях. В Копенгагене прошла выставка их работ – «Трансформация античной скульптуры в цвете». Признаться, раскрашенные копии в исполнении этих исследователей выглядят довольно нелепо. На их фоне сдержанно расписанная копия головы Афины Лемнии из Цветаевской коллекции ГМИИ без слов доказывает, что «оживить» скульптуру способен лишь очень одаренный художник.

Картина на превью: Мария Курбатова

Марианна Яцышина