О путях твоих пытать не буду,
Милая! — ведь всё сбылось.
М.Цветаева
Сибирское лето краткое и как всё краткое безудержно яркое. Ночи холодные, резкие. Грозы потрясают своим протяжным гулом. Или это древние воины ударяют перед битвой в свои щиты. Молниеносные разряды высвечивают то сливы в зарослях крапивы, то дальние хребты с глубокими тенями ущелий. Ветер залетает в каждую щель, раскидывает повсюду свежее сено.
Решили ночевать на чердаке, и ладно, что забираться нужно по шаткой лестнице, это наш тайный ход. Накосили цветов и травы, раскидали поверх старой соломы и досок, притащили одеял, свили гнездо. Только здесь меня не преследует запах заброшенности. И мы одни. Просевшая крыша напоминает китайскую пагоду из старой книжной сказки. Мне и сейчас иногда сниться этот дом в сливовом саду.
Отчетливо помню нашу первую ночь. Деревья, крапива, крыша-пагода, заросли сливы, всё вместе со мной и звёздами превратились в тебя. И в тебе исчезли. Мне было не страшно и по–новому легко. Даже эту шаткую лестницу на чердак перестала бояться.
«Ты когда-нибудь пробовал смотреть в одну точку, туда, где через секунду появится солнце? Значит ты видел сине-серебряную вспышку и как потом выползает гигантский скарабей, золотистый и тёплый, будто только что слепленный из пчелиного воска».
Ветки ломаются под тяжестью сотен маленьких кислых ягод. С тоской смотрю на переполненные тазы и ведра. Меня мутит от запаха выкипающего варенья. Кисло-сладкого приторного сливового варенья. «Слушай, не паникуй, у моей матери тоже странный был токсикоз, она рассказывала, что её тошнило даже от свежего воздуха, зато запах бензина ей нравился».
Опять повторяется сон. Иду по висячему мосту, под ногами вскипает молочной пеной река. Вижу тебя на другом берегу, прижимаю к себе ребенка. Мост раскачивается, не могу ни за что схватиться. Потом удар или хлопок, не знаю, но только тихо-тихо после этого становится и темно.
Лестница надломилась, я падаю на мокрые заросли крапивы. Больше не будет сна про висячий мост. Не прижму к себе сына. Не дам ему твоё имя. Не жду, что вот-вот всё закончится. Без моего участия, без боли. Не жду, что наступит новый день и облака взорвутся грозами.
Мне двадцать и еще одно ранее утро. То самое, когда я больше тебя не жду.
***
Ко мне возвращается ощущение твоего присутствия. Не спрашивай откуда оно возникает, я не знаю. Поднимаюсь на склон, разжигаю костёр, вдыхаю весну и ощущаю тебя. Ночь между нами оседает дымом на яшму речных берегов. Выхватываю вылетевший уголёк из костра. Полоски тающего снега скользят по лунным теням.
Вслушиваюсь как звуки проникают в густую заварку ночи. Они робеют и только перекличка собак вдали и хрип мотоцикла упрямо буровят где-то внизу темноту. Скоро всё стихнет, останется постукивание тающих льдин в реке, трескучий шёпот смолистых дров, закипающая в котелке вода. Пью весеннюю ночь как крепкий бадановый чай. И жду, когда новые мысли потекут свежей кровью по моим венам.
Фыркают озябшие кобылы. В их животах спят, прижимаясь к тёплым бокам еще нерождённые тонконогие жеребята с пёстрыми звёздами на лбу. Теплые губы тянутся к проталинам, там ещё не пробилась ни одна травинка, но уже пахнет землей и будущими птичьими гнёздами.
Огонь всё сильнее кружится, раскинув в стороны свои бесчисленные пальцы. Всё глубже нарастает варганный гул земли. Всё ярче пульсирует бубен неба. Наполняется жаром каждая капля, клетка, атом.
Ты как-то сказал: «Если не знаешь, что с тобой, побудь у огня. Если теряешь себя, смотри на огонь. Когда собьешься с пути, разожги костёр и напиши мне письмо».
Кидаю письмо в огонь, самую скорую на свете доставку писем.
В мягкий войлок неба наконец вонзается первое золотое копьё рассвета.
Фото на превью: Дмитрий Гнатко
Марианна Яцышина