Дух народа – от Алтая,

Этот древний дух свободы.

Бронтой Бедюров

Мне страшновато смотреть на Мергена, особенно в его глаза с насмешливым пиритовым блеском.  Я плохо помню его в детстве, хотя мы виделись, как никак родственники, я двоюродная внучка Танай, а он её родной внук. Его отец уже давно перевёз свою семью в город, пару раз я видела их у Танай, отец большой солидный дядька и машина тоже большая и мама нарядная, две похожие друг на друга сестрёнки, всё у них правильно, размеренно, Танай с восхищением про них говорила.

— Мерген, ты в курсе, что у Танай ты в любимчиках? —  намеренно глядя в сторону спросила я.

— А ты разве не знаешь, что у алтайцев не принято старших в семье по имени называть? – тоном школьной учительницы парировал Мерген.

— Тогда почему ты сам её Танай называешь? – я хотела договорить, но Мерген перебил.

— Вижу, Рада, ты и правда не в теме. Смотри, по-алтайски бабушку по матери называют таайнэ, ударение почти всегда у нас в конце, так что я к ней по всем правилам обращаюсь и со всем уважением, что про тебя сказать не могу.

— А ты я смотрю повёрнут на своём национальном вопросе. В отличии от тебя, я от этих условностей далека, к тому же, Мерген, откуда мне все ваши тонкости знать, у меня мама алтайка только по отцу, по матери она кержачка, а про моего отца всё еще сложнее, он говорил, что наполовину молдаванин, наполовину сибиряк.

— Ничего себе национальности, кержачка, сибиряк, ладно я лучше промолчу, одно ясно, алтайка она у тебя по отцу, а у нас сёок, род, по отцу передается, к тому же она алтайский знает.

— Знает, но дома с кем ей было говорить, а меня доставала, чтобы я английский учила.

— Меня тоже отец с этим английским задалбливал, если честно. Ладно хорош пререкаться, когда вернуться планируешь?

— Ничего я пока не планирую, Мерген.

С чего я вдруг этот разговор сейчас вспомнила, может потому что уже год прошёл, и я наконец добралась-таки до Танай. Только зашла во двор и дай думаю загляну к ней в аил. Низкая дверь совсем рассохлась, а в остальном ничего не поменялось, всё также уютно и темно, всё те же запахи с примесью можжевельника-арчина, Танай часто ходит с дымящейся веточкой, размахивает ей, что-то приговаривает.

Сажусь на свой любимый топчан возле щелистой двери, прислушиваюсь к вечерним шорохам во дворе. Вот старый Кучум завозился у будки, ворчит на кого-то, машина проехала, сонный кузнечик зашелестел негромко, может к теплу, хотя какое тепло, сентябрь за половину перевалил. Закрываю глаза, хочу занырнуть в полусон, любимое мое состояние в гостях у Танай.

Сладко ждать, когда она меня обнаружит, зайдет в аил по какому-то делу, а тут я, приехала. «Зачем тут сидишь, кысчак моя, пойдем в дом, боорсоков нажарим, талкан тебе приготовлю, пойдем скорее, Раду». Она меня всегда Раду называет, на алтайский манер.

Талкан, и правда у неё самый лучший, ячмень кто-то из родни с Онгудая привозит, его нужно правильно измельчить, для чего имеется особая камнетёрка. Как-то я предложила, давай тебе блендер купим, да какой там, требуется-же особый помол, да чтобы потом на сухой сковороде всё тщательно и долго прожаривать. Зато этот правильно перемолотый ячмень в пиалку потом насыплешь, кипящей смесью солёного чая напополам с жирным молоком зальешь и сидишь любуешься как талкан с чаем спорить начинают, правда тот быстро сдается, мягчеет, маслянистые пузырики от удовольствия пускает, а Танай ещё вдобавок бросит сверху комочек топленого масла, говорит талкан без масла, что весна без кандыка. Вот хитрая, кто же от такого откажется.

Калитка охнула, кто-то зашел, Кучум молчит, значит это Танай, сейчас сюрприз будет. Сижу тихо в аиле, свет не зажигаю, жду, когда она в дом зайдет или сюда заглянет. Пока зима не настанет у неё аил вместо летней кухни, а если праздник какой, например, её любимые внуки приезжают, то она в аиле разведёт огонь, проведёт обряд, хотя осенью редко кто Танай навещает, вот удивления-то будет.

В этом аиле всё старомодно, свет попадает внутрь только через распахнутый под самой верхушкой крыши дымоход, продолговатый как конский глаз. Очаг посередине открытый, камнями обложен, таган на треноге.  Сейчас аилы иначе строят, делают окна в потолке и по стенам, печку ставят, но мне всегда нравилась здесь эта темнота, особенно когда небо звёздное, в дымоход обязательно какая-нибудь звезда заглянет, и не одна. Ложусь как в детстве на мягкую овчину, смотрю в небо через глаз дымохода и забываю про всё плохое.

Раньше Танай любила в аиле разные сказки рассказывать, особенно мне нравилось про звезды.  «Вон погляди на трёх маралух это — Уч-Мыйгак. Среди высоких гор жил когда-то батыр Когютей –Мерген, меткий охотник, выпущенная стрела никогда зря на землю не падала. Были у него мудрая жена, три светло-серых коня и две свирепые собаки. В те далекие времена запрещалось весной и летом охотиться, зверь в это время потомство свое вынашивает да выкармливает, но забыл об этом Когютей –Мерген когда увидал трёх быстрых мыйгак-маралух. Погнался за ними, девять раз землю обернул, не догнал, шесть раз Алтай обернул, не поймал. Маралухи с края земли на край неба запрыгнули и по звёздам от него убегают. Тут прицелился Когютей-Мерген и прострелил боевой стрелой одну маралуху и выпал у неё из живота бозу-телёнок. Увидел всё это великий хозяин неба Буркаан и так сильно рассердился на Когютея-Мергена, что запретил ему на землю к жене возвращаться.  Превратил охотника, и его собак, и его коней, всех превратил в звезды. Три маралухи с маленьким бозу-телёнком тоже стали звёздами».

— Тоже мне наказание в звезду превратить, не люблю я этого Когютей-Мергена, он злой, а дальше-то что было?».  На самом деле Танай по–разному рассказывала, то у неё Когютей-Мерген свой народ от страшного голода спасал, поэтому в маралуху стрелял, то наоборот мудрую жену свою не послушался, пошёл на охоту в неположенное время. «А в планетарии нам другую историю рассказывали про Сириус и Орион, и неужели Мергена в честь этого злого батыра назвали?».

— Раду, зачем так неуважительно говоришь? Мерген по-алтайски меткий, храбрый, стрелок, перед охотой алтайцы угощают Когютей-Мергена и его меткую стрелу чаем, просят об удаче на охоте.

Мои мысли сейчас-же переметнулись к Мергену и сразу будто острые хвоинки зашевелились по лопаткам, зачем я с ним тогда не попрощалась, он меня ничем не обидел, просто сказал, что отец настаивает, что надо ему ехать в город, в банке освободилась для него подходящая должность. Оно и понятно, Мерген в конце-то концов должен послушать отца, он же настоящий алтаец из сёока иркит, порядочная семья, ну разумеется они за своего сына беспокоятся, хватит ему балду пинать, нормальная работа и женитьба, только это его в чувство приведет, а у их Мергена пуля в голове, то он у бабки Танай пропадает, то по горам всё лето бесцельно шатается, и еще Рада эта.

Низкая дверь в аиле приоткрылась, зашла Танай и стоит ко мне спиной в центре у тёмного очага. Мне хочется вскочить, зажечь свет, услышать её мягкий удивленный возглас, но что-то повисло в воздухе, останавливает, заставляет зарыться поглубже в овчину, пропахшую старым бараньим жиром. Танай не видит меня, не знает, что я здесь. Она замерла и издаёт странно-гортанные звуки похожие на клекот ворона вдали, или на вьюгу, пойманную в длинные кедровые иголки. Мне делается не по себе, любопытство смешивается со страхом, может права была моя сестрица, что бабушка наша таки тронулась умом.

В напряжении вглядываюсь в невысокий силуэт и жду. Веточка можжевельника-арчина медленно гаснет у неё в руке, белёсый дымок пританцовывая поднимается вверх к дымоходу, над которым поблескивает звезда. Я едва дышу и уже десять раз пожалела, что решила устроить ей этот сюрприз со своим приездом. Гортанный гул то стихает, то снова нарастает и неожиданно переходит в песню, никогда не знала, что Танай умеет так петь, высоко, сложно, протяжно.

Но почему мне кажется, что я слышу несколько голосов, они перекликаются, делаются всё глубже и становятся похожи на целый хор. К горлу подступает слюна, но боюсь сглотнуть. Мои глаза успели привыкнуть к темноте, и отчётливо вижу, что никого кроме Танай здесь больше нет, но голоса откуда-то всё равно звучат, а она раскачиваясь медленно отводит руки в стороны как парящая над землей хищная птица. В одной руке дотлевающая веточка священного арчина, а в другой поблескивает круглое треснутое зеркальце, хотя нет, это же лупа, с её-то зрением.

Голоса вокруг кажется нарастают. Вместо далекой голубой звезды тихонько заглядывающей в дымоход, я вижу как всё шире раскрывается небесная пасть священной рыбы Кер-Балык. Мне было лет одиннадцать, когда отец однажды меня привёл в планетарий. Помню, как медленно погас свет, на потолке загорелись фонарики-звёзды и между ними протягивались ниточки линии, рисующие по куполу фигуры созвездий. Тогда от восторга я перестала дышать, провалилась в одно сплошное бездонное озеро и там исчезла.

Но сейчас никакие усилия мысли не дают мне объяснение как прямо на моих глазах маленький ветхий аил с закопчённым потолком превратился в гигантский телескоп и через него просматривается планеты и созвездия, только они не соединяются тонким пунктиром, а оживают объемными движущимися фигурами, летящими в галопе светло-серыми конями, яростно бегущими собаками, изогнувшимися в прыжке гибкими маралухами в которых прицеливается громадный и ловкий охотник Мерген, а вокруг него сверкают золотые пуговицы галактик и семь бессмертных каанов совершают свой обход вокруг ослепительной коновязи.

Я не успеваю приглядеться к деталям, как дымоход снова сужается, возвращаясь на свое привычное место, наступает тишина, я наконец сглатываю слюну и успеваю заметить, что треснутая лупа больше не поблескивает в руках бабушки Танай.

— Ой, кто приехал, кысчак моя, ты зачем тут улеглась, почему не сказала старой Танай, что приехала, пойдем-ка, горячий талкан тебе сделаю, сегодня ночь холодная будет, видишь звёзд сколько высыпало.

Не успеваю ничего сообразить и молча иду за Танай в дом.

Еще история про Раду

Марианна Яцышина

Фото на превью: Дмитрий Багинский