Три «М»

Нити вечные судьбы
Тянут Парки из кудели,
Без начала и без цели.

Дмитрий Мережковский

 

 Вначале был пустая квадратная рама, устойчивая и необъятная, как старый широкий кедр. Рама появилась между мирами, залитыми светом. Потом возникли руки, держащие клубок прочных нитей молочного цвета. Началось творение. Руки превращали нити в тугие струны основы. Основа натянута, пришло время делать заработку, перебирать и соединять нити в пары. Одни попадают в ближние, другие в дальние, снова в ближние и опять в дальние.

В роддоме безлюдно, вечер, суббота, июльское марево смешано с дымом горящих вокруг торфяников. Девочка родилась помятая, лиловая, зато быстро. Духота, открытые окна затянуты марлей, у мамы нет молока, ни одной капли нет.

Папа сразу назвал девочку Мая, но маме это не нравится, нет такого имени.

Таких девочек миллион, тьмущая тьма, у которых папа и мама пытались друг друга любить или хотя бы договориться, потом отчаялись и очень устали. Не счесть таких девочек. Они как весенний снег, питают землю, растворяясь в буднях школ, институтов, профессий, выходов замуж, разводов, повзрослевших детей, постаревших родителей.

Детство проскальзывает дымчатым облаком. Юность врезается в мягкую ткань кривым ножом. Дальше стоп, а то швы разойдутся, вернется мрак.

Ряд, заработка, стук колотушки, крючком подтягивается за узлом узел, я хочу научиться ткать ковры, настоящие ворсовые на вертикальной раме. На гранатовом фоне я сотку цветок, который держит в руках богиня-земля, вокруг нее будут звери, цветы и птицы. Мягким ворсом создам орнаменты, плотным переплетением их закреплю, острыми ножницами перережу все узелки.

Белю, штукатурю печку, вот здесь у печной стены недавно стояла моя кровать. Я не могу видеть сейчас эту кровать, вынесла, спрятала ее. На печке царапины глубокие, до кирпичной кладки. Я тогда в печку вцепилась, кричала, звала на помощь. Да какая помощь? Заняты люди своими делами, с хозяйством управляются, еду готовят, дрова рубят, не слыхал никто ничего.

Сосед мой – Леха – раньше частенько заглядывал поболтать, чаю попить. Стучался робко, сразу с порога начинал застенчиво улыбаться. «Марья, варенье вот принес тебе, мать передала, клубничное. Ты не смотри, что клубника такая мелкая, это дикая, а в огороде, это не клубника, виктория. Вот лето наступит, я тебе покажу, где горную клубнику надо собирать, сходим с тобой». Беру прямо из банки полную ложку крошечных зернистых ягод, они пахнут медом, июнем, грозой.

Мне нравится быть Марьей, ничего не надо объяснить. Леха оглядывается по сторонам, вздыхает: «Дом шибко холодный, из окон дует, с пола тянет, печка вся потрескалась, все через одно место». Я уплетаю клубнику, пожимаю плечами: «Как-нибудь перезимую, хорошо, что хоть такой есть». Он уходит и уже на пороге без улыбки: «А я говорил супругу твоему, чтобы тебя одну не оставлял, так он же не слушает никого». Больше сосед меня проведывать не приходил.

Переступаю невидимый порог, а там пусто. Только судьба по очереди загибает свои длинные пальцы. Раз прокидка*, дальние приблизились, два прокидка, ближние отдалились. Острым крючком подтягиваю на себя узел и резко выдергиваю его за край. Марьин супруг неожиданно вернулся, только о чём с ней говорить, пустая оболочка, тень. На кладбище маленький холмик зарастёт скоро свежей травой.

Стучит по телу дрожь тяжёлой колотушкой, вся изнанка в рубцах. Соседка сыну выговаривает: «Да нечего к ней ходить, сама виновата, связалась не пойми с кем, а тут ещё схватки, даже врача некому было позвать, на кой она тебе после всего-то». Ускоряю шаг, чувствую взгляды, превращаюсь в колючий комок.

Распрямляюсь только в лесу, расхожусь, растапливаюсь, как золотистое масло. Разуваюсь, хочу, чтобы в меня проникал холод. Весенний, животворящий, свободный, земной. Смотрю на бледные робкие стебельки едва проснувшейся медуницы.

Я – тень, блуждающая по подвалам сознания, но умираю только снаружи, внутри кто-то утончается до прозрачности. Деревья – великаны и горы – вертикали, стою рядом с ними с поднятой вверх головой. Темнеет, затягивается дождь, натянутые до неба нити берез медленно раскачиваются.

Я хочу думать, что это танец Шивы. Хочу думать, но не думаю. Когда не плачу, то улыбаюсь. Сейчас все кажется надуманным, кроме самых простых действий. Встать утром, расчистить от снега дорожку к калитке, приготовить еду, натереть лицо снегом.

Не писать ничего про себя, стирать занавески, вытряхивать ковры, мыть посуду. Говорить обычные слова, не добрые, не злые, обычные. Лечь и читать. И пусть летит на землю мартовский снег.

У нас во дворе любили играть в «самолет», качаешься на доске, то вверх, то вниз. Тот, кто поднялся вверх, кричит: «Ты в болоте, я на самолете» – и тут же доска с грохотом опускается вниз.

Боль граничит с безумием, но безумия не происходит, только оттачивается ум. Острота ума становится опасным оружием. Ум – меткий стрелок. Все, что не может взять под контроль, его раздражает. Он балансирует по тонким как иглы событиям, выдавливая каплю за каплей, порой с кровью, из себя раба. И вот уже охватывает желание отгородиться от ненадежной беспорядочной жизни.

Мы не видим дальше вытянутой руки. Мы – огоньки миражей, мы – танковые ежи на бульварах. И пусть стонут страдающие, злятся испуганные, проклинают подавленные, плачут уставшие, лишенные дома, старости, юности, покоя, жизни. Если нет войны, мы создадим ее. Эй вы, носители смертных оболочек! Дерзнете сказать, что достойны другого?

Застываю, как громадная птица, одна только мысль медленно заполняет меня целиком: кто сейчас все это осознает? Ум, коллективное бессознательное, я-тело… Разве я это знаю?

Освобождаю внутри себя место для парящей птицы – и больше ни одного лишнего движения, ни одной пугающей мысли. Молчу и вдыхаю весенний хвойный настой.

Вечерний свет делает что-то невозможное. Лучший бадахшанский лазурит выкладывается мозаикой по небу.

Хочу разбежаться, прыгнуть и взлететь. Три действия: раз, два, три.

Я на самолете. И ты на самолете. И смерти нет.

Только про это я еще не знаю.

Когда надрезаешь березовый ствол, начинает медленно капать сок, но если не подставить банку, сок через время застынет, из прозрачного сделается тревожным как бледная кровь. Никогда еще я не шла так долго босиком по лесу.

Деревья станут моей основой, только им под силу удержать это высокое небо. Ряд, заработка, равномерный стук колотушки, за узлом узел.

Я тку свой ворсовый ковер, на гранатовом фоне Мать Земля, в руках у нее цветок, рядом звезды, птицы и звери, а вокруг по кайме переплетаются три буквы «М» – это древний орнамент весны.

 

 

 

 *Прокидка – в ручном ковроткачестве – переплетение нитей для укрепления каждого ряда.

 

Еще почитать историю

Фото на превью: В.Ш.

Марианна Яцышина

 

Поделиться записью

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Заполните поле
Заполните поле
Пожалуйста, введите корректный адрес email.
Вы должны согласиться с условиями для продолжения

Меню